За последние два десятка лет Православие шло с победным знаменем по постсоветским просторам, за внешними показателями нам казалось, что вот-вот мы будем жить в стране «победившей ортодоксии», торжественные реляции объявляли нам об очередном взятом бастионе неверия…
И вдруг, спустя двадцать лет, мы оглянулись, а (кроме знаменосца и «офицерского» состава) в нашем строю никого нет. Есть все симптомы, что при внешних количественных успехах: увеличение количества епископов, священников, храмов, монастырей, духовно-просветительских центров и прочей атрибутики «благополучия» — внутренне земная Церковь потерпела тотальное поражение. Это поражение выражено прежде всего в качестве нашего количества, то есть в том, чем являются нынешние адепты Православия. В погоне за внешними результатами мы забыли о смысле нашей деятельности, превратив миссию в бег по кругу, в самоцель.
Первое наше поражение мы потерпели в сфере слова. Мы не умеем, не знаем, а зачастую и не хотим знать, как говорить не только с «внешними», но и со своими. У нас не выработался адекватный миссионерский язык, который бы воспринимался современной молодёжью и людьми среднего возраста. Здесь видится сразу несколько проблем.
Церковь впервые за две тысячи лет имеет дело с формой мышления, свойственной только современному человеку. В период раннего христианства отцы Церкви вырабатывали язык православного богословия и благовестия, дотягивая его до философии Платона и Аристотеля, насыщая дефинициями неоплатонизма, обогащая логическими триадами диалектики поздней Античности. Миссионерам той эпохи приходилось много учиться, чтобы быть воспринятыми всерьёз просвещёнными язычниками. Затем наступило время разговора на равных, внутренняя миссия снизила накал.
Новым вызовом стали «первобытные» народы Европейского Севера, Азии, Африки и Америки. Потребовались новые методы благовестия, новый язык, не тождественный аристотелевскому. И этот язык был найден – чудо. Проповедь среди «первобытных» народов сопровождалась чудесами, которые действовали куда сильнее, чем слово.
Пока чудеса убеждали язычников других континентов, Церковь проглядела момент возникновения нового способа мысли в уже христианизированной Европе. Новое рациональное мышление требовало абсолютизации опыта, исключая из парадигмы мыслительных процессов всё, не подтверждённое им. Так, открытие опыта как такового привело к изъятию из конструкции рационального мышления всего религиозного, ибо опыт принимался лишь как универсалия, воспроизводимая в любой момент. Религия как невоспроизводимый (всегда личный!) опыт вышла за пределы нового сознания, а вместе с ней и всё, что базируется на «неповторимом»: любовь, семья, дружба, преданность, самопожертвование etc.
Новое мышление поставило ряд задач; центральная из них – выработать язык понятный как религиозному, так и нерелигиозному сознанию. Но здесь возникла загвоздка. Оказалось, что, в отличие от философии Античности или религиозных систем Востока, «опытное» мышление не имеет постоянных значений, вследствие чего в пределах даже одного поколения язык коммуникации трансформируется до неузнаваемости. Перед христианской миссией встала почти невыполнимая задача постоянно перерабатывать способы благовестия. Но всё-таки до начала ХХ века эта задача, хоть и отчасти, Церковью решалась, в основном потому, что большинство было чуждо научным «достижениям» либо принимало их исключительно в форме получаемого комфорта.
Новое столетие внесло ещё две корректуры в сознание людей. С одной стороны, человек стал абсолютным потребителем. «Гуманизм» и «опыт» привели человека к осознанию жизни как удовлетворению «естественных» потребностей. С другой — как следствие — человек стал абсолютно индифферентен религиозному опыту. Появилось поколение, лишённое веры как ценности. Беда современного благовестия в том, что и для Аристотеля, и для «питекантропа» проблема бытия Божия была определяющей (значит, была точка схождения, повод для начала диалога), а для современного скотоподобного «потребителя» такой проблемы просто не существует.
Из последнего тезиса можно было бы сделать вывод, что христианская миссия вовсе потеряла смысл, что осталось лишь ждать Второго Пришествия. Но если «народные массы» превратились в скотоподобные стада, удовлетворяющие «потребности», то существуют и те, кто не хочет быть «массой», кто продолжает искать Бога. Да, эти немногие живут в мире потребления, сами заражены «болезнями» эпохи, но они ещё умеют любить, а значит, имеют в себе искорку Бога. Прежде всего к ним должно быть ныне обращено слово христианского благовестия. Мы должны найти новый язык, понятный этому поколению, способный пробиться через толщу накопленного «жира», открыть в человеке человека.
Следует признать, что язык Аристотеля и Платона, как бы прекрасен он ни был, морально устарел, непонятен человеку, живущему «клиповым» сознанием, говорящим «мемасиками» и утверждающемуся в своей плоти и её потребностях. Какими ни были прекрасными современные православные риторы, их скучно слушать, мысль их не доходчива и звучит в пустоту. И я говорю о лучшем слове, которое наша Церковь произносит на данный момент! Мы не только говорим не так, но и не о том. Мы пытаемся говорить с новым поколением о вещах, которые ему неинтересны, вместо того чтобы начать решать по-настоящему важные для него «проблемы». Надо найти точки соприкосновения. Нам нужна хотя бы одна отправная точка, чтобы начать диалог. Если в ближайшее время не будет найдена эта точка, есть все шансы потерять целое поколение, а значит, потерпеть фатальное поражение.
За неумением выражать благую весть стоит ещё одна проблема современной миссии – соответствие говорящего говоримому. Апостол дал нам важнейшую миссионерскую максиму: «подражайте мне, как я Христу» (1 Кор.4:16). Принцип «делай как я» универсален, но что делать, если я делаю не так, если мои слова противоречат делам? А если я настолько болен, что мои неправильные дела диктуют мне новые слова? Сейчас это одна из центральных проблем со-благовестия. Миссионер сам не верит в то, что говорит. Прежде чем говорить о Христе, надо принять на себя Его образ, попытаться жить по Его заповедям. Мы же сейчас наблюдаем, что на нас сбываются слова: «Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня» (Мф. 15:8). И хуже этого: современный проповедник «подтягивает» благовестие к своему уровню, а не сам пытается «дорасти» до него.
Как часто сейчас слышишь с амвонов и с экранов телевизоров от тех, кто призван благовествовать Царство Небесное, оправдание многостяжания, блуда, утучнения плоти и прочего, недостойного упоминания! Мы совершенно забыли о «юношеском максимализме» христианства, мы его не хотим. Мы хотим быть со Христом, но без Креста. Христос в такой проповеди есть «суперзвезда». На Него приятно посмотреть и приятно послушать, и тут же забыть, как забывают какое-нибудь ток-шоу при переключении телеканала.
Миссионер должен вернуться к идеалам первых христиан, в нём мир должен узнавать не «жирного жреца Ваала», а Самого Христа. Каждое слово Спасителя должно находить место в жизни проповедника. Жгучий пророческий дух максимализма, не терпящий компромиссов с грехом, должен зажигать сердце несущего благую весть, менять прежде всего его собственную жизнь так, чтобы он мог повторить за Павлом: «Подражайте мне, как я Христу»…
Итак, следует признать, что на данный момент Церковь потерпела поражение, сдала все свои позиции, уступив свою паству другим «пастырям». Но проигранное «сражение» вовсе не означает проигранной «войны». У нас есть ещё немного времени, чтобы хоть что-то сделать. Прежде всего необходимо найти новый язык благовестия, стать актуальными для этого общества. При этом мы и сами должны отказаться от «теплохладности» жизни, вновь зажечь наши сердца огнём Божественной Любви, сделать актуальными для себя слова Христа. Необходимо сделать так, чтобы, смотря на нас, люди видели Иисуса.
Без этого христианского максимализма наши усилия будут тщетны, а наши победы всё более будут походить на поражения.
иеромонах Никодим (Коливатов)
Просмотров (293)
