Образ откровения апостола Иоанна Богослова
Тезис первый. Онтологическое основание дуалистического миросозерцания теоцентричной личности заключено в теозисе.
Миросозерцание теоцентричного человека во все века имело как бы две плоскости. С одной стороны, человек мыслил профанными (обыденными, мирскими, внесакральными) категориями, а с другой, его мышление ограничивалось и возвышалось пространством божественного (необыденного, инобытийственного, сакрального). Этот мнимый дуализм самосознания порождал очень сложное и богатое отношение к миру и себе, граничащее с подлинным экстазом (выходом из себя, переходом из профанного – в сакральное).
Следует уяснить, что для личности сфера сакрального определяется не только теозисом (обожением), но и всем, что выходит за пределы частнобытийственного самосуществования. Иначе говоря, всё, что вне меня и больше меня, имеет божественное основание в себе, а значит, должно быть в той или иной степени сакральным.
Всякой сакральности свойственна табуация, покрытие «пеленами» запретов, направленных на сохранение святыни. Система «табу» выстраивает в личности границу между сакральным и профанным, указывает пути преодоления профанного в процессе теозиса, и, как следствие, формирует ценностную шкалу миросозерцания конкретной личности или, даже, сообщества личностей.
Высказанный тезис требует двух существенных оговорок. Во-первых, табуация, относясь к личности и распространяясь только на неё как субъект теозиса, всегда подразумевает исключительно движение из профанного – в сакральное и никогда наоборот. Во-вторых, система ценностей, выстроенных через табуацию, всегда сакральна по своей сути и направлению, ибо есть отражение Божества.
Тезис второй. «Самоизлияние» Божества в мир есть фундаментальный принцип бытия.
Единственным абсолютным знанием, данным как некий «сверхэмпирический» опыт, должно считать то, что источником всего является Бог. Отказ от идеи Бога-Творца неизбежно приводит к хаотизации процесса познания, его обессмысливанию и, в конечном счёте, к неадекватности результатов самого процесса. Исключение Божества как Первопричины и Творческой Основы бытия вообще и профанного пространства в частности неизбежно выталкивает нас за грань объективного познания, ибо лишает предмет познания своего Внешнего Наблюдателя, способного увидеть «картину» в целом. Реальное Божество в данном случае неизбежно подменяется «кумиром» Внеонтологической Случайности.
В восприятии бытия теоцентрической личностью кенозис (схождение или снисхождение) Божества, начатый в процессе творческого «излияния» в мир, всегда завершается включением мира профанного в структуру сакрального, что неминуемо ведёт к теозису всего бытия или его большей части. Таким образом, божественный кенозис соединяется с личностным теозисом, первый создаёт условия для второго. Отчасти можно утверждать, что чем глубже будет «падение» Бога, тем выше «взлетит» тварь. На практике мы видим это в жизни Господа нашего Иисуса Христа.
Бог-Творец (Демиург) не просто без-эмоционально и вне-этично созидает мир, как иной раз мыслят деградирующие религии, но Сам становится Началом и Концом, сутью тварного бытия. Мир изначально сакрализован и подчинён законам неподзаконного сверхбытийственного Онтоса.
Сакральность мышления личности исходит не из какой-то потребности, но из природы самосознания этой личности как образа Божия. Двойственность же мышления, утверждение профанного в мире есть следствие отпадения от сакрального, когда Божественный Онтос в человеке превращается в меон безбожия, когда в личности появляется место, где нет Бога, а значит, нет и бытия.
Профанное пространство есть болезнь всякой личности. Теоцентрическая личность осмысляет возникновение профанного как полную «меональность» (небытие в его абсолютном значении). Это понуждает такую личность искать возврата назад к святости (сакральности), отвоёвывать шаг за шагом место в мире Бога, выстраивая всё новые бастионы табуаций, отгораживающих её от небытия.
Итак, за двойственной системой мировосприятия теоцентрической личностью всегда стоит сверхопытное знание о Боге как Истинном и Единственном Бытии, источнике всякого иного бытия, потеря связи с Которым ведёт к хаотизации, распаду и небытию. Естественное желание быть ведёт профанную (отпадшую) личность, сохраняющую теоцентризм миросозерцания, к главной задаче – обожению, реализуемой через табуацию меональных явлений профанного инобытия.
Тезис третий. Табу всегда есть путь к теозису.
Первый запрет (табу в его исконном значении), ещё не связанный с меоноальными процессами профанного мира, но уже имеющими целью теозис как главный вектор творения, мы находим во второй главе Книги Бытия (Быт. 2:16-17). Именно в этом прото-запрете мы видим, что движению к обожению противостоит не какая-то особая реальность, какая-то другая сторона бытия, но исключительное «ничто», «меон» как то, что не имеет ничего своего, но вся его («меона») суть в том, что он не есть бытие. Прото-запрет предполагает только положительную составляющую, только движение к Богу.
Однако нарушение табу означает попытку создания бытия вне бытия, где нарушитель становится квазидемиургом, отпадающим от сакральности. Так как никакой иной реальности, никакого другого бытия Бог не создавал и не предлагал десакрализированной личности, «создание» инобытия (профанной альтернативы Божеству) вело не к возникновению чего-то нового, но к распаду и уничтожению онтоса. С другой стороны, именно потому, что никакого иного бытия не существует в абсолютном смысле слова, процесс профанации будет продолжаться до тех пор, пока в этом профанном инобытии остаётся хотя бы малая частица божественного замысла. Понимая, что Божество по определению неуничтожимо, а замысел Его о мире бесконечен, следует утверждать, что даже в своём отпадении инобытие профанного пространства бесконечно. Причём цель бытия, даже в своём падшем состоянии, остаётся прежней – теозис. Поэтому неминуемо Божество снисходит до профанного, прекращая его действие через обожение личности. Поэтому Божество из раза в раз возобновляет завет через установку табу.
Только если до профанации табу означало исключительно движение к теозису, без какой-либо альтернативы, то теперь табуация играет роль «маркера» (красной черты). Личность до падения находилась над «маркером», теперь же – значительно ниже. Табу – ориентир возврата к первоистокам, маяк святости. Отсюда повторяющаяся веками мысль псалмопевца: «Начало мудрости – страх Господень; разум верных у всех, исполняющих заповеди Его» (Пс. 110:10).
Смирение и страх перед святыней, перед всем, что там вверху, за «маркером», есть основа теоцентрической личности, её бытия и её теозиса. Без этого страха дальше идти невозможно, ибо без страха существует лишь то, что преодолело профанное (читай: Истинное Бытие), либо то, что преодолело сакральное (читай: лишённое какого-либо бытия). Зная, что вне бытия нет бытия, мы понимаем, что второе невозможно (поэтому «и бесы веруют и трепещут»; Иак.2:19). Но так как мы ещё вполне бытийствуем в небытии профанного, лишь отчасти стремясь к преодолению этого состояния, нас пронизывает страх как норма самосознания духовно адекватной личности.
Всякий прорыв в сакральное имеет начало в страхе соприкосновения с Тем, Чему ты пока чужд. Вспомним первое яркое столкновение пророка Моисея с Божественным, его первый экстаз: «И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает» (Исх. 3:2). Моисей, удивлённый увиденным, спешит приблизиться и рассмотреть необычное явление. Но тут же получает заповедь: «… не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих; ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исх. 3:5). Мы видим, что теофания (проявление Божества в тварном мире) всегда есть разрыв профанного, преодоление его значения, возврат падшего к первооснове, к истинному (сакральному) значению. Именно поэтому теофания «неопалимой купины» требует первичной табуации, выраженной в снятии обуви. Обувь — очень важный символ профанного мира, обозначающий самоутверждающийся статус падшего человека в небытии. Обувь – символ доминирования, земного богатства и свободы. Снимая обувь в ритуальном действии экстаза, личность отказывается от профанного статуса, смиряет видимым образом себя до положения бесправного, нищего, раба, каковым профанный человек и является в отношениях с Богом. Лишь Источник Бытия возвращает прежнее подлинное достоинство человеку через процесс непрестанного обожения. Даже из примера с пророком Моисеем видно, что табу выступает как договор между личностью и Богом, где запрет становится основой высвобождения от власти небытия.
Тезис четвёртый. Табу всегда ведёт к αγάπη.
Чтобы уяснить смысл табу в системе отношений Творца и творения, необходимо ещё раз осмыслить сам момент творчества как теофании. Ранее мы утверждали, что признание наличия Бога-Творца есть следствие наличия разумной априорной и абсолютной данности Бытия как такового. В ином случае мы через деградацию интеллекта в солипсизме придём к полному отрицанию Бытия, а значит, и себя самого. Итак, ещё раз повторим: у мира есть законный Творец, полагающий смыслы единственного существующего Бытия, имеющего свои основания в Самом Творце и ни в чём ином. Но вот для чего бытие Тому, Кто Сам есть Бытие? Единственный ответ кроется в словах апостола и евангелиста Иоанна Богослова: «Бог есть любовь» (Ο θεός είναι αγάπη;1 Ин:16). Только любовь (αγάπη) может выразить суть отношений Творца и твари, ибо вне любви нет смысла не только сохранять бунтующее инобытие, но и изначально создавать то, что может стать таковым. Но αγάπη с её иррациональностью и сверхрациональностью закладывает иную логику в процесс подлинной теургии, превращая теофанию в самораскрытие Божества как сверхлюбви, как бесконечную жажду умаления (кенозиса) Любящего ради любимого, как процесс «предопределённой» радости теозиса любимого через бесконечные теофании Любящего. Сущность божественной любви сводится к «мистическому браку», где Любящий берёт на Себя плоть любимого, и уже они одна сверхмистическая плоть, где тварь сопрестольна и сопрославлена Божеству. В этой логике любви и есть смысл табу.
Табу как инструмент любви есть проявление ответного отношения твари к Творцу. Бог настолько возлюбил человека, что дал ему такую же свободу, какой обладал только Он. Эта свобода подразумевает выбор другого. Бог смирился до такой степени любви, когда Он готов отпустить возлюбленного. Но если всё же любимый захочет вернуться (а дверь до конца времён не будет закрыта!), то он должен найти путь. Вот тут-то табу, как маяк святости, как источник теозиса, становится самой радостной вестью. Если строгий Отец мне что-то запрещает, значит, Он ещё верит в меня, в то, что я способен услышать Его голос и ответить на него, выполнить запрет. Нет более сладостного момента, когда погружённый во мрак меональных странствий, человек теоцентричный слышит «не убий!», «не укради!»… Казалось бы, что мне эти запреты? Но тот, кто хоть раз спускался в эти «безвидные» пропасти безбожного инобытия, кто хоть на миг осознал, в какой клоаке он находится, кто хоть раз вспомнил, что есть Нечто Иное, тот знает цену любому самому строгому окрику «Строгого Жестокого Немилостивого», но Единственного и Такого Любимого и Любящего Отца… Впрочем, обо всём этом так пронзительно точно сказано Самим Творцом в Его притче о блудном сыне (Лк.:11-32).
Итак, табу всегда ведёт к любви. Запрет, отторгающий теоцентричного человека от профанного, неизбежно ведёт к бытию в Боге, которое и есть αγάπη.
Тезис пятый. Сакральное до времени сохраняет неполноценное бытие профанного.
Уяснив, что профанное есть отпадение от Истинного Бытия, которое можно определить как мнимое бытие, следует задаться вопросом: каково отношение сакрального к профанному в пространстве миросозерцания теоцентричной личности?
И здесь важно понимание Бога как Любящего Творца. Разорвав с источником Подлинного и Единственного Бытия, профанное инобытие (читай – небытие, «меон»!) сущностно остаётся связанным со своим Источником. Именно неразрываемая связь с Божеством делает профанное инобытие бесконечным мороком, адом в его иррациональном значении места без места, времени без времени и бытия без бытия, как абсолютизированной вечность без Бога, где источником страданий является самое отсутствие Бога при наличии извечной памяти о Нём.
Из этого ада теоцентричная личность взывает, пытаясь скопировать Небесное Бытие, в профанном пространстве. Так возникают внесакральные табу, земные иерархии и прочие «призраки» божественного. Создание земных святынь и авторитетов, с одной стороны, позволяет хоть сколько-нибудь сохранить целостность сознания профанирующего человека, а с другой, нащупать дорогу к теозису. Профанированные табу обращают личность к подлинным заветам, делают его более чутким к заповедям Божиим. Одновременно подобные табу могут уводить в обратную от теозиса сторону, подменяя святыню новой профанацией. Например, патриотизм в своей основе зиждется на заповеди почитания отца и матери в его широком понимании. Но, пройдя сито профанирующего национализма, тот же патриотизм чаще всего перерастает в гордыню и человеконенавистничество с бесконечными «измами» с приставкой «анти».
Божество, оставаясь по Своей Сути αγάπη, преодолевает и эти духовные перверсии, возвращает прежние смыслы, чтобы взыскать всё больше удаляющегося профанного человека. Именно исходя из логики любви, Бог продолжает сохранять профанное небытие. В этой меональной пустоте есть то, что ещё способно к теозису. Пока в меональности инобытия будет хотя бы один теоцентричный человек, Бог будет создавать поводы к выходу в сакральное, а значит, несмотря на всю мерзость самовозвеличившегося ада, будет хранить его до времени.
Тезис шестой. Профанное всегда есть деструкция и онтологический суицид.
Наконец, следует сказать об отношении профанного к сакральному и к самому себе. На самом деле, это не так важно, но ради чистоты размышлений скажем немного и том, что скучно и не нужно.
Профанное, как следствие отпадения от Истинного Бытия, есть явление вечной деградации, постепенного распада первоначальных смыслов. Профанное имеет бытие не само по себе, но как то, что не есть сакральное. Только в противостоянии божественному можно говорить о меональной природе профанного. Как сказано выше, в своём полном выражении профанное есть ад. Но профанное есть и процесс. Постоянством обладает лишь Истина, всё, что вне её, аморфно и изменчиво. Профанное, как явление вне Истины, аморфно и изменчиво. Нет статичной характеристики меональных структур профанного, как и самих структур тоже нет. На практике профанное есть постоянное отпадение от Бога в форме преодоления табу. Отмена одного сакрального запрета всегда ведёт к исчезновению следующего.
В этом смысле профанное можно определить как перманентную деструкцию человеческой личности и абсолютизированный онтологический суицид. В исторической проекции это выглядит как снижение уровня недопустимого до вседозволенности, а сакрального – до полного обмирщения. Оба процесса, начавшись с первых людей, ныне достигли своего апогея. Профанация, доведённая до абсурда, в нашем веке рождает поколение людей, не нуждающихся в Божестве, не нуждающихся в каких-либо ценностях, не видящих разумных оснований для табуации сакрального пространства и выстраивания иерархии ценностей. Всё это делает наше поколение неспособным достигнуть теозиса, а этим, как следствие, обессмысливается само существование профанного человечества.
По сути, процесс профанации теоцентричного человека можно разделить на три этапа.
Первый этап можно назвать первобытным, когда отпадшая от Истинного Бытия личность ещё помнит о Творце и делает теозис своей сверхзадачей. Даже создавая цивилизацию (профанную кальку сакрального мира), личность осознаёт своё бытие как недостаточное, требующее восполнения и возрастания. В конечном счёте, такая цивилизация в своём глубинном значении крайне теоцентрична. Примерами могут служить и Египет эпох Древнего и Среднего Царств, и Месопотамия, и доэллинистическая Греция. Но политеистический теоцентризм — структура по определению зыбкая и имеет стремление к деградации.
Второй этап можно отнести ко времени явления Христа. В эпоху кризиса политеистического теоцентризма происходит возврат к подлинным смыслам первоначального понимания Божества как Единого Бога-Творца в Его Троическом выражении. Это сверхмыслимое откровение Божества выстраивает новый теоцентризм, формирует новую христианскую личность, в которой теозис мыслится уже не как механический акт, но как αγάπη.
Так как профанное при новом теоцентризме никуда не исчезает, но лишь на время отодвигается, то рано или поздно происходит приспособление профанного к этим новым реалиям. Если в первую эпоху сакрализация сохраняла профанное через её структуризацию и табуацию, то в последнюю профанное начинает размывать сакральное через отказ не только от собственных внутренних структур (пол, нация, язык и т.д.), но через вымещение идеи Бога-Творца. На последнем этапе человек отказывается от краеугольных понятий своего инобытия.
Например, профанная личность постепенно отказывается от ценности пола как дара Божия, конструируя бесполую личность или множество квази-полов. Следствием этого процесса становится неспособность десакрализированной личности к выполнению одной из древнейших заповедей-табу «плодиться и размножаться, и наполнять землю» (Быт. 1:28). Естественно, что бесполая личность, неспособная создать семью, вымирает, превращая себя в абсолютный «меон».
Другой пример не так явен, но важен в осмыслении процесса профанации как исторического явления. Это – отказ от социальной структуры общества (классов, страт, сословий). Видимый процесс демократизации в реальности размывает само понятие общества как пространства теозиса. Первоначальный смысл общества заключён в преодолении профанного, что требует соединения усилий всех личностей. Сложно представить египетскую пирамиду или готический собор без наличия структурированного социума, направленного на теократические задачи. Отказ от структуры, связанный с профанацией личности и исчезновением в сознании Божества, неизбежно ведёт к деградации самого общества.
Причём, внешне выглядящая как борьба за свободу, профанация разрушает не только старый «религиозный миф», но всякую структуру. С исчезновением авторитета Творца исчезает и авторитет твари. Отсюда люмпенизация и распад всех высших достижений социума, отказ от профессионализма как ценности и принципа, вульгаризация сознания. В таком социуме все знают всё, все сами себе врачи, сами себе учителя, сами себе священники. А в реальности – никто не врач, никто не учитель, никто не священник… Самоочевидно, что такое опрофаненное общество не способно сохранить себя и, как и профанная личность, превратится в «ничто».
Можно было бы до бесконечности описывать деструктивные процессы профанации личности, но суть будет одна. У профанного инобытия уже не осталось потенциала для собственного сохранения через теозис. Вопрос недолгого времени, когда обессмысленное профанное перестанет быть.
Тезис седьмой и последний. Ей, гряди, Господи Иисусе!
То, что ещё две тысячи лет назад звучало как смелый вызов современности и всему человечеству, являясь, однако, всего лишь чаянием теозиса, ныне становится приговором опрофаненому пространству человеческого инобытия. Ныне мы не жаждем, но боимся завершения истории и возврата в Истинное Бытие. Однако именно потому, что в нас не осталось стремления к Божеству как Источнику нашего бытия, как Объекту нашей любви, как «Единому на потребу», у нас нет оснований сохраняться. Теперь табу превращается из акта божественной любви в статью «уголовного кодекса», в приговор… Ещё мало потерпит Бог и возопиют теоцентричные люди всех эпох: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Откр. 22:20)
P.S.
Следует отметить, что данная статья не есть выверенный догматический текст, но лишь аллюзия на некоторые аспекты православной эсхатологии. Подобно сну, погружаясь в смысл написанного, мы, пребывая в пространстве миражей, имеем в основании самые живые отголоски того, что нас тревожит в моменты бодрствования.
иеромонах Никодим (Коливатов)
12.02.2019 г.
Просмотров (277)
